После чего эсэсовец демонстративно вознес кинжал над головой, чтобы все его увидели, и одним махом отрезал язык своей жертве. Острое лезвие срезало и часть губы Жака, оголив нижнюю челюсть. Раненый закричал от боли, выплескивая кровь. Изверг приподнялся и швырнул что-то скользкое в сторону толпы. Разминая шею, он направился к ближайшему окну. По полу с его руки и орудия стекала алая кровь.

— Только так будет установлен „Новый порядок“! — спокойным голосом, вытирая кинжал о тюль, говорил эсесовец.

Он сморщил лицо, рассматривая окно, накрест заклеенное кусками грязных тряпок. Солдаты тем временем продолжали держать несчастного. Жак протяжно стонал и кашлял, захлебываясь в собственной крови.

Развернувшись к толпе со спокойным лицом, офицер махнул кинжалом.

Солдаты, отпустив Жака, разошлись по сторонам. Раненый тут же схватился за рот, выплевывая кровь, продолжая кричать от боли и непрерывно кашлять.

В толпе напуганных людей вновь заплакал ребенок.

Немец достал пистолет и выстрелил в голову окровавленного мученика. За окном ударила молния — и в помещении на мгновение стало ясно, как в солнечный день.

— Вот еще что, — продолжил эсэсовец, — если кто голоден, вот вам мясо. Жрите недолюди, — указывая кинжалом в сторону, куда только что он кинул что-то мокрое.

Офицер с ухмылкой на лице громко засмеялся, стараясь навести еще больше ужаса на людей. Нескольких человек в тот же момент стошнило.

— Вы все! — немец провел пальцем по округе. — Будете работать! Тунеядцы! И если хоть кто-то пискнет…

Ребенок продолжал плакать.

— Scheisse[1]! — оскалился немец. — Вы сами видели участь тех, кто не признал нас. За неповиновение — смерть! — произнес он спокойным голосом, направляясь к выходу. — Вывести ее во двор! Bringt ihr zum hof! — развернувшись, офицер указал кинжалом на женщину с ребенком. Diese Frau! — скалясь. — К стенке. Zur wand! — отдавая приказ.

В тот же миг ее схватила пара солдат на глазах у остальных несчастных.

— Что же это делается! — заплакала она, прижимая ребенка к себе еще сильнее. — Почему вы все стоите? Нас убивают. Господи! Боже! — продолжала женщина, пока немцы тащили ее к выходу.

Ребенок не прекращал плакать. Люди расходились, пропуская солдат. Они молча отворачивались, опасаясь за свою жизнь, и старались не смотреть женщине в глаза. Эсэсовец увлеченно наблюдал за всей этой картиной.

— Заткнись, сука! — спокойно произнес немец, убирая кинжал в ножны. — Если тебе дорага жизнь твоего выродка, не сопротивляйся.

Женщина продолжала плакать.

— Усекла?

Несчастная кивнула головой в ответ, прижимая к себе тканевой сверток. Изверг улыбался, наблюдая за ее реакцией.

Она в последний раз обернулась в сторону соратников. От стыда и страха люди продолжали прятать свои глаза. По щекам мученицы тонкими струйками текли слезы.

— Спасибо вам всем, — произнесла она на выдохе с улыбкой на лице. — Храни вас Господь и ваших детей!

После молодая мать посмотрела на немецкого офицера. Осознав неизбежность своего положения, она больше не сопротивлялась и направилась туда, куда вели ее солдаты. За ней последовал и падре Делакруа.

— Так-то лучше! — вполголоса сказал офицер. — Прекрасно!

Эсэсовец беглым взглядом осмотрел округу. Выдержав паузу, военный улыбнулся.

— Лишний рот, — сквозь улыбку, и он замолчал, наблюдая за реакцией. — Молчите? — вновь делая паузу. — Что же вы за нация такая, что своего брата или сестру защитить не можете? ТВАРИ! — немец хлопнул дверью главного входа.

Делакруа вывели во двор. Дождь лил как из ведра. Грязь, обломки и огромные лужи. Одетые в дождевики солдаты подталкивали священника стволами автоматов. Спотыкнувшись, он упал в лужу. Священника тут же наградили ударом о ребра.

— SCHNELL! — стали кричать ему солдаты, — SCHNELL! SCHNELL! — нанося удары.

— Halt! — подошел офицер.

Священник приподнялся, сдувая капли дождевой воды и крови со своих губ.

— Лейтенант Герберт. Я пытался успокоить их, — сквозь оглушающий шум дождя произнес падре. — Я хотел лишь мира. Они могут Вам помочь, не делайте этого. Вы же благоразумный чело…

— ZUR WAND! — не дав договорить, прокричал эсэсовец, указывая в сторону стены какого-то полуразрушенного дома.

Солдаты схватили священника за подмышки и потащили его в указанном направлении. Делакруа с ужасом посмотрел на окровавленные дыры в стене. Его поставили напротив пяти солдат со шмайссерами[2]. Потом подвели женщину с ребенком. По ее лицу бежали слезы. Плачь ребенка, лишь наполовину, заглушал шум дождя.

— Мой Бог! — ужаснулся священник. — Ее-то за что?

Один из солдат ударил Делакруа прикладом в живот.

— Это, возможно, чему-то научит их, — выдохнул немецкий офицер, подходя к священнику. — К тому же, мать с ребенком к труду непригодны. Как говорил Влад Цепеш[3], „лишние рты“! Средние века, прекрасное было время.

— Лейтенант… — сквозь кашель, сплевывая кровь. — Лейтенант, я успокаивал их. Они и так напуганы. Они могут помочь Вам. Зачем пугать их этим? Зачем все это? Я пытался помочь Вам и им.

— Делакруа, — усмехнулся немец, выставив окровавленную ладонь под дождь. — Ты так и не понял, твоя жизнь обречена.

Офицер, улыбаясь, бросил взгляд на рядом стоящих солдат — и те засмеялись. Смех подхватил и сам эсэсовец.

— Я здесь второй день, и мне омерзительна твоя компания и все эти выродки, — резко изменившись в лице, немец указал в сторону Дома культуры. — Ты думаешь, я не знал, что вы, недолюди, ПОДКАРМЛИВАЛИ ПОВСТАНЦЕВ! — повышая голос.

Делакруа посмотрел на здание и увидел толпу людей, наблюдавших за происходящим через уцелевшие грязные окна.

[1] В переводе с немецкого языка — „Дерьмо“.

[2] Немецкая автоматическая винтовка.

[3] Влад III Цепеш, румынский правитель, господарь Валахии в 1448, 1456–1462 и 1476, прототип заглавного персонажа в романе Брэма Стокера „Дракула“.

Глава 5. Глаза змеи (часть 5)

— Вы не люди, — тыча пальцем в грудь священника, продолжал офицер. — Вы мясо. Тупое мясо, которое еще думает непонятно о чем, — немец не прекращал тыкать пальцем в свою жертву. — И ты мне тут тоже не нужен. Святоша! Глупый старик! ТАКИЕ НЕ НУЖНЫ СС! — вновь переходя на повышенный тон. — Собачья гниль! Кусок дерьма!

— Мой Бог! — на выдохе произнес Делакруа. — Я не боюсь смерти, — вполголоса. — Но не трогай мать с ребенком! Не бери грех на душу. Убей меня. Убей у всех на глазах. Любым способом. Хоть забей насмерть. Отрежь язык, делай что хочешь. Разрежь мне живот. Только ее не нужно убивать. Я Богом прошу тебя! В тебе есть еще добро. Будь человеком…

Вместо ответа лейтенант подошел еще ближе к преподобному и схватил его за шею.

— Ты передо мной еще на колени упади. И Господом Богом проси сквозь слезы. Может тебе глаз выколоть? Да хочется, чтоб ты запомнил свою смерть обоими глазами, — продолжая злодей. — Твоя жизнь на волоске!

— Я… я, — пытался что-то сказать священник, но его горло сильно сдавила рука эсэсовца.

— Я знаю все! Я знаю про ваш орден, — шептал немец над ухом Делакруа. — Они предали нас. Вы пошли вместе с ними против нас. Не нужно меня обманывать. Я знаю, кто ты на самом деле! Ментал, где дневник?

Священник вдруг изменился в лице.

— Ты думал, я не знаю, кто ты? И ты думал я не знаю, кто оказал на тебя влияние? ГДЕ ОН? — офицер продолжал сжимать горло падре. — ГДЕ ДНЕВНИК, ТВАРЬ? — прокричал он в ухо старика. — Твои сказатели, почти все перебиты! Скоро никого не останется! Скоро!

— Я отдал дневники, — выдохнул священник. — У меня их больше нет. Как бы ты меня не пытал, у меня нет их. Я знал, что это произойдет. И я отдал все братству. Где они сейчас, я не знаю, но точно не во Франции. Я сказал им не посвящать меня в это. Ты бы поступил так же.

— Так их несколько, — произнес офицер, вздыбив ноздри. — Пускай, так даже лучше. Мы пустим слух и, если они когда-то и всплывут, их будут считать записками сумасшедшего. Они станут очередными бреднями полоумного старика, — смеялся немец.