От соседних комнат почти ничего не осталось. Стены, полуразрушенные танковыми снарядами, еще как-то держали два верхних этажа с частью крыши. А полы были затоплены грязной дождевой водой. И только центральный концертный зал оставался почти нетронутым, лишь две большие трещины проходили над потолочной люстрой.

— Каждый человек — это Новый мир, — продолжал священник уже более ясным голосом. — Но и наши миры находятся где-то. А именно, в окружающей действительности, что имеет лишь одну ось, — продолжал он. — Вопрос в том, где она? Где ее начало и конец? Кто ее хозяин? — тяжело вздыхая. — Есть ли Бог? И где он?

Люди продолжали его слушать. Голос священника лишь слегка заглушал дождь. А испачканное и надорванное одеяние мало выделяло его из толпы слушателей.

— Я каждый день слышу голос. Голос Всевышнего Творца, голос Единого Бога, — продолжал он. — Идет война. Да! — священник приподнял вверх руки. — Страх завладел нами. Жизнь — это испытание. Он испытывает нас, — делая небольшую паузу. — Я, как и вы — мы все есть проявление Единого Бога. Мы не хотим войны, а, следовательно, БОГ НЕ ХОЧЕТ ВОЙНЫ! — он внезапно повысил голос. — Это испытание! Испытание! Испытание нас, наших помыслов и деяний. Испытание того, как мы поняли смысл своего существования и законы Вселенной.

Изнеможенные и напуганные войной люди в испачканных и истрепанных одеждах окружали оратора. Лишь их глаза горели надеждой. Люди нуждались в вере в лучшее. Отчаянные и встревоженные, они жадно ловили каждое слово священника, стараясь как-то отвлечься от тяжелой реальности. Неподалеку, за окнами, раздался залп. Кто-то вздрогнул, а кто-то, не отвлекаясь, продолжал слушать.

— Сегодня я познал новое откровение, дети мои. Еще одно откровение! Надеюсь, что они сохраняться, пойдут в массы и люди узнают правду. Эти писание лишь интерпретация моих снов, — приподнимая над головой черный прямоугольник. — Мой дневник, здесь я запечатлел свои мысли, — опуская бумажный переплет. — Я вложил сюда частичку души. Последние ночи были дивными и очень ясными. Я хочу поделиться с вами тем, что поведали мне сны.

Кто-то подошел и взял дневник и в тот же момент удалился.

— Храни его и мирной дороги тебе, сын мой, — сказал он в след уходящему человеку.

Люди молчаливо ждали его новых изречений. За окном ударила молния, на мгновенье осветив помещение.

— Я кое-что вам расскажу, — продолжал священник. — Сегодня я вам поведаю одно из откровений, что пришли ко мне во сне. Я узрел сие виденье так четко, как книгу, книгу из шуринатской библиотеки, — продолжал священник.

Оратор задержал дыхание и молча, пробежав взглядом по слушающим его людям, глубоко вздохнул. После небольшой паузы он продолжил.

— В далеком пространстве. Много эпох назад…

Прозвучал выстрел, оборвавший его речь. И тут же в толпе заплакал ребенок.

— Тише, тише… — прошептала женщина, укачивая сверток на своих руках.

На входе в помещение концертного зала стоял немецкий офицер с парабеллумом[1] в руке. За его спиной горели желтые автомобильные фары. Из ствола пистолета еще шел дым, а с плаща на пол капала дождевая вода.

Мужчина снял плащ и передал его одному из солдат, что стояли позади него. На петлицах военного сияла символика СС. За окном ударила молния — и на фуражке блеснула кокарда с орлом, державшим венок со свастикой, а под ним череп и кости. На лице офицера было полное безразличие.

— Was ist da los? — наконец сказал он после долгого молчания.

Позади немца появилось около десяти солдат, одетых в дождевики. Не проронив ни слова, офицер подошел к шторе и начал вытирать ею лицо. Сняв фуражку, он показал свои белокурые волосы и принялся тереть голову. Положив головной убор на стол, он еще раз взглянул на толпу, требуя ответа на свой вопрос.

В концертном зале было очень тихо. В страхе люди, казалось даже перестали дышать, замерев на месте, как статуи. И в тот же момент немецкий офицер ощутил все величие своего превосходство.

Ухмылка, оголившая часть неистового оскала, говорила о том, что он чувствует их страх. И ему это очень нравиться. Он надел фуражку и ехидно улыбнулся.

[1] Немецкий самозарядный пистолет, оружие немецких офицеров.

Глава 5. Глаза змеи (часть 2)

— Что здесь происходит? — нарушив тишину, спросил немец на ломаном французском языке.

В ответ — тишина.

— СВИНЬИ, ВСЕМ ВСТАТЬ! — оскалившись, прокричал он во весь голос. — За моей спиной собрание? ВСТАТЬ, СВИНЬИ! — с ревом в голосе.

Люди в страхе тут же вскочили на ноги.

— Подойти сюда, падре, — сквозь улыбку произнес офицер, маня указательным пальцем. — SCHNELL! — закричал он так, что полетели слюни.

Священник слез со стула и, пытаясь не вызывать тревогу, стал спокойно подходить к офицеру. Люди в страхе провожали его взглядом. Кто-то плакал, пытаясь держать себя в руках.

— Schnell! Schnell! Быстро! — повторял немец сквозь оскал улыбки.

С презрением он скривил лицо, осматривая округу. Солдаты начали вытирать себя от дождевой воды, как это недавно делал офицер. Вдруг в дальней части зала заплакал ребенок. Немец повернул голову на звук. Так же внезапно голос затих.

— Kinder! — выдохнул эсэсовец, снимая кожаные перчатки.

Священнослужитель продолжал смиренно идти мимо напуганных людей. Не отпуская легкую улыбку со своего лица, он старался хоть как-то успокоить их своим поведением.

— Я всего лишь, — начал объяснять священнослужитель, — я успокаивал…

Кожаное изделие ударила его по правой щеке. В глаза яростно смотрел эсэсовец, сжимая перчатку в кулаке.

— Schwein! Свинья! — оскалился офицер, четко выдыхая каждый слог. — В такую скотскую погоду, мне пришлось ехать сюда!

Немец вновь начал брызгать слюной, священник закрыл глаза.

— Я… — попытался сказать падре, как офицер вновь ударил его — на это раз по левой щеке.

— Несанкционированное собрание! — продолжал злой человек на ломанном французском языке. — Делакруа, ты меня разочаровал! Падре, ты не предупредил меня об этом собрании. Это вопиющее нарушение всех мыслимых норм и правил!

— Я предупре… — не успел договорить священник, как его опять со всей силой и ненавистью ударили перчаткой.

— ЗАТКНИСЬ! — вновь удар. — Свинья! Я еще не закончил. Не смей меня перебивать! — сквозь оскал. — И я еще не разобрался, что случилось с моим предшественником. И уверен, падре, — со всей силой офицер ткнул пальцем в грудь священнослужителя. — Я уверен, что это твоих рук дело и твоих свиней. Недолюди! Особи! Мясо!

После чего эсэсовец плюнул на пол перед собравшимися людьми.

— Полковник был добр с вами и поплатился смертью. Пригрели повстанцев?

— Нет, что вы. Нет!

— Заткнись! Я уверен, что ты это сделал специально, собрав это несанкционированное собрание. И…

— Это повстанцы, не мы. Я же Вам говорил, что… — попытался объяснить священнослужитель.

Офицер на этот раз ударил его в живот. Делакруа согнулся, от боли закрыв глаза.

— НЕ СМЕЙ ПЕРЕБИВАТЬ МЕНЯ, СОБАКА! — прокричал немец, выплескивая пену. — Собачья гниль! Кусок дерьма!

После он толкнул падре ногой. Священник упал на плечо и тихо застонал, схватившись за него.

Эсэсовец скомандовал что-то неразборчивое своим солдатам. Делакруа в тот же момент подняли на ноги.

— Да, но… — попытался что-то сказать священнослужитель, как вдруг резкая боль в плече отвлекла его от мысли.

На мокром лице эсэсовца вновь проявился оскал. Он со всей силой толкнул Делакруа опять на пол. И начал злобно бить его ногами.

— Мразь! СОБАКА! — наносил удары офицер. — Schwein! СВИНЬЯ! Я приказал заткнуться! ЗАТКНИСЬ! Собачья гниль! Кусок дерьма!

Немец резко остановился, расслабив лицо, и бросил взгляд на напуганных людей. После он спокойно снял фуражку, сверкая своими белыми волосами, и поправил прическу. Улыбнувшись во все лицо, офицер глубоко вздохнул, не отводя взгляда от напуганной толпы. Надевая головной убор, он плюнул в лицо своей жертвы.